Тихое мужество патриарха Тихона

Он не был богословом и не обладал харизмой общественного деятеля, подобно другому претенденту на патриаршее место митрополиту Антонию (Храповицкому).

Он не был талантливым администратором и ловким политиком, как его преемник по управлению Русской Церковью митрополит Сергий (Страгородский).

Не был он и бескомпромиссным, бесстрашным исповедником своих убеждений, каким явился назначенный им первый местоблюститель Патриаршего престола, кремень мужества святитель Кирилл Казанский.

Он не был, наконец, даже отрешенным подвижником-аскетом, каким хотели бы его видеть некоторые люди (например, глава «даниловской оппозиции» Патриархуепископ Феодор (Поздеевский)).

Но верующий народ любил и почитал его как никакого другого иерарха, как ни одного из последующих патриархов Русской Православной Церкви.

 

    

 

Так в чем же тайна неотразимого обаяния его личности и ее влияния на потомков?

Патриарх Тихон, безусловно, фигура «узловая» для всей новейшей истории Русской Церкви. К ней сходятся и от нее расходятся самые разные пути, выбранные иерархами и простыми верующими. Митрополит Сергий (Страгородский) в своей – для одних печально известной, а другими одобряемой – Декларации 1927 года будет позиционировать себя как продолжателя церковно-политического курса патриарха Тихона. На него же будут ссылаться и оппозиционные Сергию иерархи, обвиняя последнего в отступничестве от «тихоновской» линии поведения. В эмиграции те, кто поддерживал Церковь в Советском Союзе, называли ее «Патриаршей». Новомученики и исповедники Российские были счастливы, что причастны к святителю Тихону (так,архимандрит Серафим (Тяпочкин) с гордостью цитировал свое… следственное дело, где он был охарактеризован как «поп-тихоновец»).

Святитель Тихон стал не церковным политиком, а отцом для своей паствы. Именно такого предстоятеля ждала Русская Церковь

Первый патриарх после более чем 200-летнего перерыва, святитель Тихон стал не церковным политиком, а отцом для своей паствы. Именно такого предстоятеля ждала Русская Церковь в эпоху крушения всего прежнего церковно-государственного строя.

Тем не менее, далеко не все современники – причем самых разных убеждений – сразу и по достоинству оценивали поведение и облик Святейшего. «Безвольная, мягкая личность, никогда не пользовавшаяся никаким авторитетом. Он никогда не был известен как выдающийся оратор… Вообще он совершенно случайный человек», – писал обновленческий «митрополит» Введенский^[1]. «Всё хи-хи да ха-ха, и гладит кота», – передавал свое впечатление от Патриарха епископ Феодор (Поздеевский).

Святейший Тихон, действительно, совсем не производил впечатления величественного иерарха, блестящего «князя» Церкви. Он был прост, доступен, любил пошутить и мог скрасить юмором даже самую нелепую и трагичную ситуацию. В 1920-е годы над дверью его кабинета в Донском монастыре висела табличка: «По вопросам контрреволюции не беспокоить».

Но множество людей каким-то шестым чувством улавливали за этим легким характером, за этой шутливостью глубокую внутреннюю жизнь. От Патриарха уходили умиленными и просветленными. Даже красноармейцам, охранявшим Тихона во время его домашнего ареста, приходилось бороться с симпатией к своему «классовому врагу». «Неплохой дед, только вот всё молится по ночам, спать не дает», – вспоминал один из них.

А фото Святейшего доносят до нас то, что, быть может, не в полной мере ощущалось современниками при личном общении, – трагизм и роковую печать на лице…

 

    

 

***

В эпоху тотального господства и противоборства идеологий этот человек умудрялся быть абсолютно вне всякой идеологии. Его фигура ускользает от любых ярлыков, а может быть – наоборот, причудливо собрала их все.

Для синодальных чиновников предреволюционного десятилетия владыка Тихон был, пожалуй, “либералом”

Так, для синодальных чиновников предреволюционного десятилетия владыка Тихон был, пожалуй, «либералом». Еще бы – этот епископ из диковинной Америки привез с собой в Ярославскую епархию демократический стиль управления и общения с подведомственным ему духовенством. Сам ездил по приходам, вникал в нужды духовенства. Ему всегда было близко «белое» священство, из среды которого он вышел и потому хорошо понимал его нужды. В этом митрополит Тихон был так похож на своего небесного покровителя – святителя Тихона Задонского («судьбы скрещенья»: обоим в годы семинарской юности товарищи дали клички – «владыка» и «патриарх» – и в шутку «кадили», как архиерею…).

Такой стиль общения с подчиненными он сохранит и на патриаршем посту. Когда в 1923 году Святейший уже готов был благословить переход Церкви на григорианский календарь, о чем известил в своем послании^[2], к нему пришел будущий священномученик Сергий Мечёв: «Ваше Святейшество, не считайте меня бунтовщиком, но переходить на новый стиль нельзя!» Патриарх лишь с улыбкой заметил: «Сережа, какой же ты бунтовщик? Я тебя знаю…» В результате дальнейших размышлений Патриарха и протестов духовенства переход на «новый стиль» был отменен… Это было действительно отеческое отношение к собратьям. Святитель Тихон прислушивался к мнению церковного народа и корректировал свои решения.

 

    

 

А для реформаторски настроенных церковных деятелей патриарх Тихон был неисправимым консерватором

В то же время для реформаторски настроенных церковных деятелей патриарх Тихон был неисправимым консерватором. С начала XX века (а точнее – с 1905 года, даты инициированных К.П. Победоносцевым «Отзывов епархиальных архиереев по вопросу о церковной реформе»), когда в стране уже слышится грозная «музыка революции», вся Церковь бурлит идеями богослужебных реформ, изменений в каноническом и административном строе – по-разному понимаемых. А митрополит Тихон идет средним, очень «сбалансированным» путем. Он вообще не был «человеком идеи». Был пастырем. И, подобно Кутузову, каким его представил Л.Н. Толстой в романе «Война и мир», предпочитал в отношениях с подчиненными ничему хорошему не препятствовать, от всего дурного оберегать.

Победа же большевиков и спешное сколачивание усилиями ОГПУ «красной Церкви» в лице обновленцев заставит святителя Тихона наложить вето на всякие попытки скороспелых (вызванных отнюдь не заботой о пользе паствы) реформ. На этой, безусловно, необходимой в тот момент осторожности Патриарха вовсю спекулировали лидеры обновленцев, морально сбрасывая за борт «корабля современности» ненавистную им «тихоновщину»…

***

Среди претендентов на Патриарший престол святитель Тихон был не только «самым добрым» (в отличие от «самого умного» Антония (Храповицкого) и «самого строгого» Арсения (Стадницкого)), но и вообще «самым человечным». Его человечность побеждала всякие границы, открывала сердца друзей и оппонентов, а порой – шла наперекор, казалось бы, очевидно необходимым политическим ходам.

Попав в 1914 году на Ярославскую кафедру в результате «рокировки» с митрополитом Агафангелом (Преображенским), который вместо него отправился в Америку, владыка Тихон сохранил с ним самые добрые отношения – настолько, что впоследствии, будучи патриархом, сделал его одним из своих местоблюстителей.

 

    

 

Назначенный Московским митрополитом, владыка Тихон едет выразить свое почтение и любовь отправленному на покой святителю Макарию (Невскому), который в столичных церковных кругах того времени, пожалуй, имел репутацию «отсталого» (к тому же уже недееспособного) и как раз противопоставлялся живому, активному Тихону.

Узнав о страшной расправе над Царской Семьей в 1918 году, Патриарх велит служить панихиды по Государю Николаю именно как по убиенному царю. Несмотря на то, что тот сам отрекся от престола; несмотря на то, что в обстановке большевистского террора это было опасно лично для Патриарха; несмотря, наконец, на то, что царское правительство, по трагической иронии истории, было тем тормозом, который не давал самому Тихону (и кому бы то ни было еще) занять Патриарший престол, пустовавший два с лишним столетия…

В 1918 году патриарх Тихон отказался передать даже устное благословение Белому движению, хотя его просили об этом некоторые участники Поместного Собора и хотя сам он в это время одно за другим выпускает грозные послания, обращенные к победившей власти, – с анафемой всем, кто, всё еще нося христианские имена, творит убийства, террор и беззаконие. Один Бог знает, чего этот отказ ему по-человечески стоил. Но «Церковь должна быть вне политики» – а значит, личные интересы, надежды, политические предпочтения отставляются в сторону.

 

Святитель Тихон «антисоветские» послания публиковал сам, в перерывах между сессиями Поместного Собора, показывая тем самым, что всю ответственность за эти воззвания он несет единолично. Когда же в 1920-х годах Патриарх пошел на уступки, выступая уже в совершенно другом тоне, он, опять же, говорил только от своего лица: «Я советской власти не враг». Таким образом, эта неизбежная цена за полулегальное существование церковной организации не ложилась тяжким бременем на совесть верующих.

 

Ради защиты своего духовенства от репрессий Патриарх был готов даже пойти на уступки обновленцам, извергнувшим его на своем «соборе» из сана и монашества (!), и ввести в Синод протопресвитера Красницкого. Но он отказался от этого намерения, убежденный аргументами митрополита Кирилла (Смирнова), который заверил Святейшего, что «мир» с большевиками не стоит такой цены и что архиереи теперь только и годны для тюрем…

Святитель Тихон демонстрировал редкостное для России явление – «слушающую» власть, а точнее – слушающее пастырство. Думается, что это было «слушание» не только различных и противоречивых человеческих голосов, но за всем этим – прислушивание к путям Промысла Божия, к Его тайному водительству.

Ему прощали колебания – потому что знали: здесь не политическое лавирование, а муки совести, распятой на невидимом кресте

Внутреннее напряженное слушание, поиск, порой ошибки и возвращения на дорогу были движимы чувством ответственности за Церковь, за паству, за страну. Ее ощущали те, кто соприкасались с Патриархом. И за нее прощали Святейшему всё.

Ему прощали заявления о лояльности к советской власти и о том, что его «антисоветские» воззвания 1918–1919 годов были результатом влияния «монархического окружения».

Ему прощали колебания и нерешительность. Потому что знали: здесь не политическое лавирование, а муки совести, распятой на невидимом кресте.

Эти муки в конце концов и привели патриарха Тихона к реальной, физической и мученической смерти. В апреле 1925 года он слег в Бакунинскую больницу с сердцем. Все дни, что он там находился и так нуждался в покое, его «штурмовал» советский «обер-прокурор» по делам Церкви Е.А. Тучков, который отнюдь не был похож на верующего Победоносцева… Он требовал патриаршей подписи под очередной, более чем лояльной к советской власти «декларацией», составленной в ГПУ. Митрополит Петр (Полянский) возил этот документ от Тучкова к Патриарху и обратно: стороны никак не могли прийти к согласию…

 

    

 

И тогда Патриарх ушел. «С помощью» или «без помощи» ГПУ – это теперь уже не так важно. Он знал свой час и уходил сознательно – теперь уже широко известны подробности этого последнего дня жизни Святителя. Умываясь перед сном, сказал келейнику: «Ночь будет длинной, темной-темной…» Всё время переспрашивал, который час. И в полночь начал истово и широко креститься. В третий раз успел лишь занести руку для крестного знамения…

А потом была та самая, увиденная им на пороге смерти ночь. Темная и длинная. Были мученики и исповедники, лагеря, тюрьмы и вышки с автоматчиками, были компромиссы иерархии с властью и с совестью, затем – легализация православного «гетто» в Стране Советов, затем новые гонения и «застойные» годы, когда Русская Церковь была похожа на птицу в золотой клетке… И вот наконец – рассвет ли? «Сторож, сколько ночи?» (Ис. 21: 11).

 

    

 

Мы уже 25 лет как привыкли говорить о «духовном возрождении» нашего Отечества, Церкви, нравственных и религиозных ценностей… Но есть грозное пророчество, приписываемое в разных источниках то преподобному Серафиму Вырицкому (скорее всего, это более верно), то его старцу преподобному Варнаве Гефсиманскому: «Приближается время, когда, с одной стороны, будут золотить купола, а с другой – настанет царство лжи и зла и погибнет куда больше душ, чем во времена открытого богоборчества». Гонения никуда не исчезли, просто приобрели гораздо более скрытный и не сразу распознаваемый характер.

На протяжении десятилетий после кончины патриарха Тихона Русская Церковь – в лице иерархов и всех действительно неравнодушных верующих – пыталась ответить себе на вопрос: по какому пути идти? Пытаться ли спасти церковную организацию – а значит, легальное, доступное для людей богослужение и Таинства – ценой неких сделок с властями предержащими, или выбрать путь бескомпромиссного, но, возможно, безвестного и как будто бесплодного исповедничества? В поисках ответа церковные люди, вольно или невольно, делились на разные лагеря и группы: «непоминающие», «сергианцы»… «Я Павлов, я Аполлосов…»

Актуальны эти вопросы и сейчас, только звучат немного по-другому: кто мы? Церковь «господствующая» или гонимая, Церковь Новомучеников или Церковь, «говорящая с миром на его языке», Церковь силы и влияния или Церковь слабых и глиняных сосудов, которые носят в себе бессмертное сокровище Духа (cр.: 2 Кор. 4:7)? Наследуем ли мы опыт новомучеников – опыт простоты и нищеты духа – или пытаемся воспроизвести такие отношения Церкви с обществом, которые характерны для «Константиновской» эпохи приветствуемого, поддерживаемого внешними силами христианства, но зато и с пониженным духовным градусом?

Думается, что подлинный ответ заключается в следовании за Христом. А дальше уже само это следование поведет каждого конкретного верующего к тем формам христианского бытия в мире, которые предназначены именно для него. Ведь и в 20–30-е годы прошедшего века были настоящие исповедники веры как среди «официальной» Церкви, возглавляемой митрополитом Сергием, так и среди «непоминающих». Церковь прославила и тех, и других.

***

 

На склоне лет, во время Неронова гонения, апостол Петр удалялся из Рима, убежденный мудрыми и трезвыми советами римских христиан: основатель Поместной Церкви нужен ей живым… На дороге он встретил Христа. «Quo vadis, Domine?»: «Куда идешь, Господи?» – «В Рим, на второе распятие, раз ты отказался от него…»

 

Как и апостол Петр, Святейший Патриарх Тихон колебался, мучился сомнениями, порой отступал от собственной позиции. Но и благодаря этому тоже его образ нам дорог. Преодолевая свои немощи и постоянно прислушиваясь к жившей в нем Благодати, святитель Тихон взошел на свою Голгофу, откуда прозрел будущие страдания Русской Церкви – страдания, которые он собрал в своем сердце и символом которых стал для потомков.

Размышляя об этом и ища для себя ответ, как теперь жить христианину в современном мире, вспоминаешь негромкое, не демонстрирующее себя, тихое мужество патриарха Тихона. Мужество человека, прекрасно сознающего свои слабости, но уповающего на неуловимое дыхание и руководство Духа. То самое, которое, когда ему дают простор в сердце человеческом, называется святостью.