14 октября 2015
Он не был богословом и не обладал харизмой общественного деятеля, подобно другому претенденту на патриаршее место митрополиту Антонию (Храповицкому).
Он не был талантливым администратором и ловким политиком, как его преемник по управлению Русской Церковью митрополит Сергий (Страгородский).
Не был он и бескомпромиссным, бесстрашным исповедником своих убеждений, каким явился назначенный им первый местоблюститель Патриаршего престола, кремень мужества святитель Кирилл Казанский.
Он не был, наконец, даже отрешенным подвижником-аскетом, каким хотели бы его видеть некоторые люди (например, глава «даниловской оппозиции» Патриархуепископ Феодор (Поздеевский)).
Но верующий народ любил и почитал его как никакого другого иерарха, как ни одного из последующих патриархов Русской Православной Церкви.
Так в чем же тайна неотразимого обаяния его личности и ее влияния на потомков?
Патриарх Тихон, безусловно, фигура «узловая» для всей новейшей истории Русской Церкви. К ней сходятся и от нее расходятся самые разные пути, выбранные иерархами и простыми верующими. Митрополит Сергий (Страгородский) в своей – для одних печально известной, а другими одобряемой – Декларации 1927 года будет позиционировать себя как продолжателя церковно-политического курса патриарха Тихона. На него же будут ссылаться и оппозиционные Сергию иерархи, обвиняя последнего в отступничестве от «тихоновской» линии поведения. В эмиграции те, кто поддерживал Церковь в Советском Союзе, называли ее «Патриаршей». Новомученики и исповедники Российские были счастливы, что причастны к святителю Тихону (так,архимандрит Серафим (Тяпочкин) с гордостью цитировал свое… следственное дело, где он был охарактеризован как «поп-тихоновец»).
Святитель Тихон стал не церковным политиком, а отцом для своей паствы. Именно такого предстоятеля ждала Русская Церковь
Первый патриарх после более чем 200-летнего перерыва, святитель Тихон стал не церковным политиком, а отцом для своей паствы. Именно такого предстоятеля ждала Русская Церковь в эпоху крушения всего прежнего церковно-государственного строя.
Тем не менее, далеко не все современники – причем самых разных убеждений – сразу и по достоинству оценивали поведение и облик Святейшего. «Безвольная, мягкая личность, никогда не пользовавшаяся никаким авторитетом. Он никогда не был известен как выдающийся оратор… Вообще он совершенно случайный человек», – писал обновленческий «митрополит» Введенский[1]. «Всё хи-хи да ха-ха, и гладит кота», – передавал свое впечатление от Патриарха епископ Феодор (Поздеевский).
Святейший Тихон, действительно, совсем не производил впечатления величественного иерарха, блестящего «князя» Церкви. Он был прост, доступен, любил пошутить и мог скрасить юмором даже самую нелепую и трагичную ситуацию. В 1920-е годы над дверью его кабинета в Донском монастыре висела табличка: «По вопросам контрреволюции не беспокоить».
Но множество людей каким-то шестым чувством улавливали за этим легким характером, за этой шутливостью глубокую внутреннюю жизнь. От Патриарха уходили умиленными и просветленными. Даже красноармейцам, охранявшим Тихона во время его домашнего ареста, приходилось бороться с симпатией к своему «классовому врагу». «Неплохой дед, только вот всё молится по ночам, спать не дает», – вспоминал один из них.
А фото Святейшего доносят до нас то, что, быть может, не в полной мере ощущалось современниками при личном общении, – трагизм и роковую печать на лице…
***
В эпоху тотального господства и противоборства идеологий этот человек умудрялся быть абсолютно вне всякой идеологии. Его фигура ускользает от любых ярлыков, а может быть – наоборот, причудливо собрала их все.
Для синодальных чиновников предреволюционного десятилетия владыка Тихон был, пожалуй, “либералом”
Так, для синодальных чиновников предреволюционного десятилетия владыка Тихон был, пожалуй, «либералом». Еще бы – этот епископ из диковинной Америки привез с собой в Ярославскую епархию демократический стиль управления и общения с подведомственным ему духовенством. Сам ездил по приходам, вникал в нужды духовенства. Ему всегда было близко «белое» священство, из среды которого он вышел и потому хорошо понимал его нужды. В этом митрополит Тихон был так похож на своего небесного покровителя – святителя Тихона Задонского («судьбы скрещенья»: обоим в годы семинарской юности товарищи дали клички – «владыка» и «патриарх» – и в шутку «кадили», как архиерею…).
Такой стиль общения с подчиненными он сохранит и на патриаршем посту. Когда в 1923 году Святейший уже готов был благословить переход Церкви на григорианский календарь, о чем известил в своем послании[2], к нему пришел будущий священномученик Сергий Мечёв: «Ваше Святейшество, не считайте меня бунтовщиком, но переходить на новый стиль нельзя!» Патриарх лишь с улыбкой заметил: «Сережа, какой же ты бунтовщик? Я тебя знаю…» В результате дальнейших размышлений Патриарха и протестов духовенства переход на «новый стиль» был отменен… Это было действительно отеческое отношение к собратьям. Святитель Тихон прислушивался к мнению церковного народа и корректировал свои решения.
А для реформаторски настроенных церковных деятелей патриарх Тихон был неисправимым консерватором
В то же время для реформаторски настроенных церковных деятелей патриарх Тихон был неисправимым консерватором. С начала XX века (а точнее – с 1905 года, даты инициированных К.П. Победоносцевым «Отзывов епархиальных архиереев по вопросу о церковной реформе»), когда в стране уже слышится грозная «музыка революции», вся Церковь бурлит идеями богослужебных реформ, изменений в каноническом и административном строе – по-разному понимаемых. А митрополит Тихон идет средним, очень «сбалансированным» путем. Он вообще не был «человеком идеи». Был пастырем. И, подобно Кутузову, каким его представил Л.Н. Толстой в романе «Война и мир», предпочитал в отношениях с подчиненными ничему хорошему не препятствовать, от всего дурного оберегать.
Победа же большевиков и спешное сколачивание усилиями ОГПУ «красной Церкви» в лице обновленцев заставит святителя Тихона наложить вето на всякие попытки скороспелых (вызванных отнюдь не заботой о пользе паствы) реформ. На этой, безусловно, необходимой в тот момент осторожности Патриарха вовсю спекулировали лидеры обновленцев, морально сбрасывая за борт «корабля современности» ненавистную им «тихоновщину»…
***
Среди претендентов на Патриарший престол святитель Тихон был не только «самым добрым» (в отличие от «самого умного» Антония (Храповицкого) и «самого строгого» Арсения (Стадницкого)), но и вообще «самым человечным». Его человечность побеждала всякие границы, открывала сердца друзей и оппонентов, а порой – шла наперекор, казалось бы, очевидно необходимым политическим ходам.
Попав в 1914 году на Ярославскую кафедру в результате «рокировки» с митрополитом Агафангелом (Преображенским), который вместо него отправился в Америку, владыка Тихон сохранил с ним самые добрые отношения – настолько, что впоследствии, будучи патриархом, сделал его одним из своих местоблюстителей.
Назначенный Московским митрополитом, владыка Тихон едет выразить свое почтение и любовь отправленному на покой святителю Макарию (Невскому), который в столичных церковных кругах того времени, пожалуй, имел репутацию «отсталого» (к тому же уже недееспособного) и как раз противопоставлялся живому, активному Тихону.
Узнав о страшной расправе над Царской Семьей в 1918 году, Патриарх велит служить панихиды по Государю Николаю именно как по убиенному царю. Несмотря на то, что тот сам отрекся от престола; несмотря на то, что в обстановке большевистского террора это было опасно лично для Патриарха; несмотря, наконец, на то, что царское правительство, по трагической иронии истории, было тем тормозом, который не давал самому Тихону (и кому бы то ни было еще) занять Патриарший престол, пустовавший два с лишним столетия…
В 1918 году патриарх Тихон отказался передать даже устное благословение Белому движению, хотя его просили об этом некоторые участники Поместного Собора и хотя сам он в это время одно за другим выпускает грозные послания, обращенные к победившей власти, – с анафемой всем, кто, всё еще нося христианские имена, творит убийства, террор и беззаконие. Один Бог знает, чего этот отказ ему по-человечески стоил. Но «Церковь должна быть вне политики» – а значит, личные интересы, надежды, политические предпочтения отставляются в сторону.
Ради защиты своего духовенства от репрессий Патриарх был готов даже пойти на уступки обновленцам, извергнувшим его на своем «соборе» из сана и монашества (!), и ввести в Синод протопресвитера Красницкого. Но он отказался от этого намерения, убежденный аргументами митрополита Кирилла (Смирнова), который заверил Святейшего, что «мир» с большевиками не стоит такой цены и что архиереи теперь только и годны для тюрем…
Святитель Тихон демонстрировал редкостное для России явление – «слушающую» власть, а точнее – слушающее пастырство. Думается, что это было «слушание» не только различных и противоречивых человеческих голосов, но за всем этим – прислушивание к путям Промысла Божия, к Его тайному водительству.
Ему прощали колебания – потому что знали: здесь не политическое лавирование, а муки совести, распятой на невидимом кресте
Внутреннее напряженное слушание, поиск, порой ошибки и возвращения на дорогу были движимы чувством ответственности за Церковь, за паству, за страну. Ее ощущали те, кто соприкасались с Патриархом. И за нее прощали Святейшему всё.
Ему прощали заявления о лояльности к советской власти и о том, что его «антисоветские» воззвания 1918–1919 годов были результатом влияния «монархического окружения».
Ему прощали колебания и нерешительность. Потому что знали: здесь не политическое лавирование, а муки совести, распятой на невидимом кресте.
Эти муки в конце концов и привели патриарха Тихона к реальной, физической и мученической смерти. В апреле 1925 года он слег в Бакунинскую больницу с сердцем. Все дни, что он там находился и так нуждался в покое, его «штурмовал» советский «обер-прокурор» по делам Церкви Е.А. Тучков, который отнюдь не был похож на верующего Победоносцева… Он требовал патриаршей подписи под очередной, более чем лояльной к советской власти «декларацией», составленной в ГПУ. Митрополит Петр (Полянский) возил этот документ от Тучкова к Патриарху и обратно: стороны никак не могли прийти к согласию…
И тогда Патриарх ушел. «С помощью» или «без помощи» ГПУ – это теперь уже не так важно. Он знал свой час и уходил сознательно – теперь уже широко известны подробности этого последнего дня жизни Святителя. Умываясь перед сном, сказал келейнику: «Ночь будет длинной, темной-темной…» Всё время переспрашивал, который час. И в полночь начал истово и широко креститься. В третий раз успел лишь занести руку для крестного знамения…
А потом была та самая, увиденная им на пороге смерти ночь. Темная и длинная. Были мученики и исповедники, лагеря, тюрьмы и вышки с автоматчиками, были компромиссы иерархии с властью и с совестью, затем – легализация православного «гетто» в Стране Советов, затем новые гонения и «застойные» годы, когда Русская Церковь была похожа на птицу в золотой клетке… И вот наконец – рассвет ли? «Сторож, сколько ночи?» (Ис. 21: 11).
Мы уже 25 лет как привыкли говорить о «духовном возрождении» нашего Отечества, Церкви, нравственных и религиозных ценностей… Но есть грозное пророчество, приписываемое в разных источниках то преподобному Серафиму Вырицкому (скорее всего, это более верно), то его старцу преподобному Варнаве Гефсиманскому: «Приближается время, когда, с одной стороны, будут золотить купола, а с другой – настанет царство лжи и зла и погибнет куда больше душ, чем во времена открытого богоборчества». Гонения никуда не исчезли, просто приобрели гораздо более скрытный и не сразу распознаваемый характер.
На протяжении десятилетий после кончины патриарха Тихона Русская Церковь – в лице иерархов и всех действительно неравнодушных верующих – пыталась ответить себе на вопрос: по какому пути идти? Пытаться ли спасти церковную организацию – а значит, легальное, доступное для людей богослужение и Таинства – ценой неких сделок с властями предержащими, или выбрать путь бескомпромиссного, но, возможно, безвестного и как будто бесплодного исповедничества? В поисках ответа церковные люди, вольно или невольно, делились на разные лагеря и группы: «непоминающие», «сергианцы»… «Я Павлов, я Аполлосов…»
Актуальны эти вопросы и сейчас, только звучат немного по-другому: кто мы? Церковь «господствующая» или гонимая, Церковь Новомучеников или Церковь, «говорящая с миром на его языке», Церковь силы и влияния или Церковь слабых и глиняных сосудов, которые носят в себе бессмертное сокровище Духа (cр.: 2 Кор. 4:7)? Наследуем ли мы опыт новомучеников – опыт простоты и нищеты духа – или пытаемся воспроизвести такие отношения Церкви с обществом, которые характерны для «Константиновской» эпохи приветствуемого, поддерживаемого внешними силами христианства, но зато и с пониженным духовным градусом?
Думается, что подлинный ответ заключается в следовании за Христом. А дальше уже само это следование поведет каждого конкретного верующего к тем формам христианского бытия в мире, которые предназначены именно для него. Ведь и в 20–30-е годы прошедшего века были настоящие исповедники веры как среди «официальной» Церкви, возглавляемой митрополитом Сергием, так и среди «непоминающих». Церковь прославила и тех, и других.
***
Как и апостол Петр, Святейший Патриарх Тихон колебался, мучился сомнениями, порой отступал от собственной позиции. Но и благодаря этому тоже его образ нам дорог. Преодолевая свои немощи и постоянно прислушиваясь к жившей в нем Благодати, святитель Тихон взошел на свою Голгофу, откуда прозрел будущие страдания Русской Церкви – страдания, которые он собрал в своем сердце и символом которых стал для потомков.
Размышляя об этом и ища для себя ответ, как теперь жить христианину в современном мире, вспоминаешь негромкое, не демонстрирующее себя, тихое мужество патриарха Тихона. Мужество человека, прекрасно сознающего свои слабости, но уповающего на неуловимое дыхание и руководство Духа. То самое, которое, когда ему дают простор в сердце человеческом, называется святостью.
1 Левитин А., Шавров В. Очерки по истории русской церковной смуты // http://www.odinblago.ru/istoriya_rpc/levitin_shavrov_ocherki/15
2 Знаменитое послание от 28 июня 1923 г., ценой которого в том числе Патриарху удалось выйти из-под домашнего ареста. В нем – известная фраза: «Пусть все заграничные и внутренние монархисты и белогвардейцы поймут, что я советской власти не враг».
Хозяин комнатушки, где пахло ладаном, а по стенам висели простенькие бумажные иконки, открыл дверь, впустил внутрь, аккуратно повесил на гвоздь подрясник с Золотой Звездой, сел на койку, отстегнул протезы вместе с ботинками, поудобнее устроился на застеленном одеялом матрасе и предложил: «Начинайте. Спрашивайте…»
Епископ Савватий называет себя деревенским епископом, после богослужения в кафедральном соборе пьет чай с народом Божиим в простенькой трапезной, и единственная привилегия архиерея заключается в том, что у всех пластиковые стаканчики, а у него – все-таки керамическая чашка. Потом он сядет в УАЗ-«Патриот» и поедет по своей епархии, у которой куда более древняя история, чем может показаться.
ЗВАНИЕ АРХИЕРЕЯ РУССКОЙ ПРАВОСЛАВНОЙ ЦЕРКВИ ЗАЧАСТУЮ АССОЦИИРУЕТСЯ С ВАЖНЫМ, НЕПРИСТУПНЫМ И СТРОГИМ ЛИЦОМ В СВЯЩЕННОМ САНЕ. НО ЦЕРКОВЬ НАША – ЛЮБЯЩАЯ МАТЬ, И ЕЕ АРХИЕРЕИ – НЕ ОТОРВАННЫЕ ОТ РЕАЛЬНОЙ ЖИЗНИ ЧИНОВНИКИ, НЕ КАРАЮЩИЕ БЛЮСТИТЕЛИ ЦЕРКОВНОГО ПОРЯДКА, А ЛЮБЯЩИЕ И ЗАБОТЛИВЫЕ ПАСТЫРИ, РАЗДЕЛЯЮЩИЕ БОЛЕЗНИ И СКОРБИ СВОЕЙ ПАСТВЫ. О ПАСТЫРСКОМ СЛУЖЕНИИ В ОТДАЛЕННЫХ УГОЛКАХ НАШЕЙ СТРАНЫ, ПРОБЛЕМАХ В ВОСПИТАНИИ ДЕТЕЙ И УГРОЗАХ СОВРЕМЕННОСТИ МЫ ПОБЕСЕДОВАЛИ С ЕПИСКОПОМ САВВАТИЕМ.