Было это в середине 90-х годов уже прошлого столетия. Подзабылись анекдоты проперестройку и ускорение. Со сменой одного амбициозного лидера на другого, не менее себялюбивого, и распадом СССР перед новой страной стояли новые задачи, главной из которых была задача выжить. Выжить России, выжить ее народу… Экономика трещала по швам, Госплан приказал долго жить, ранее могущественные министерства оказались недееспособными, канули в лету партийные форумы. Внезапное исчезновение «больших» денег из оборота породило бартерные отношения, нелепые и дикие для некогда мощной во всех отношениях страны, которые определялись примерно так: ты уголь – тебе стройматериалы, тебе металлопрокат – ты бытовую технику, ты водку – тебе тушенку… Это я рассказываю для тех, кто не застал те «веселые» времена.
Вместе со страной выживало и малое предприятие, в котором в то время я работал одним из руководителей. И хоть предприятие и имело статус государственного, по сути государству оно было «по барабану». «Спасение утопающего – дело рук самого утопающего!» Пожалуй, это был лозунг каждого предприятия, каждого колхоза и, как ни парадоксально, каждой воинской части… Это стало и нашим лозунгом. В условиях общего хаоса нужно было организовать стабильное производство, сохранить коллектив и, что не менее важно и естественно, обеспечить реализацию своей продукции, и желательно за «живые» деньги. А для этого надлежало налаживать связи с выжившими ее потребителями как в России, так и в бывших республиках СССР.
С этой целью и прибыл к нам «в гости» коммерческий директор одного из таджикских колхозов – орденоносного колхоза-миллионера. Сам приехал, чтобы лично ознакомиться с возможным поставщиком необходимой им продукции и увидеть товар лицом. Дородный мужчина лет пятидесяти, ухоженный, одетый с иголочки, пользующийся элитным парфюмом. Два полных рабочих дня он добросовестно посвятил осмотру производства, согласованию сроков поставки и, конечно же, выбиванию лучшей стоимости. По завершению дел гость попросил сопроводить его на железнодорожный вокзал, чтобы приобрести билет для своего дальнейшего следования. Я вызвался стать его провожатым, что, в общем-то, было логичным: я курировал приезд уважаемого заказчика, принимал активное участие в подготовке контракта. Да и непротокольные вечерние посиделки в уральской баньке, где мы перешли на «ты», и сравнительно небольшая разница в возрасте также принимались во внимание.
Он держал его как что-то очень-очень ценное. Солидный импозантный мужчина с ломтем грязного хлеба…
В хорошем расположении духа и ведя непринужденный разговор, мы прибыли к вокзалу и направились к билетным кассам. Вдруг мой спутник остановился, переменился в лице и с криком: «Хлэб! Хлэб!» – бросился под ноги спешащих граждан. Не понимая, что произошло и почему он кричит, я первым делом поднял из грязной жижи (а дело было в конце марта) его светло-коричневый, под цвет дубленки, натуральной кожи кейс-дипломат, чтобы разношерстная привокзальная публика часом не прибрала его к рукам. В это время наш гость подобрал что-то с мостовой, повернулся ко мне – и в его руках я увидел краюху хлеба, простого серого хлеба. Он держал ее в ладонях на вытянутых руках как что-то очень-очень ценное. Солидный импозантный мужчина с ломтем грязного хлеба…
– Олэг! Да это же хлэб! Хлэб! Как же так?!
Не знаю, кто и что мог подумать об этой сцене, но мне стало не по себе. И вот по каким причинам.
Во-первых, я вдруг реально осознал, что преспокойно, с чистой совестью прошел бы мимо этой краюхи, если бы был один. И это я – в прошлом занимавшийся «коммунистическим воспитанием молодежи», я – отец двоих детей!..
Во-вторых, я также поймал себя на мысли, что моей первой реакцией на произошедшее было желание предложить гостю бросить «это дело» и двинуться дальше!
В-третьих, полный ушат стыда вдруг вывалился на меня. Жгучего, пробирающего до последней косточки. Мне действительно стало стыдно, очень стыдно. За свой народ и прежде всего за себя…
И надо же было откуда-то взяться этой осьмушке! Будь не столь многолюдно, ее давно бы склевали вечно голодные воробьишки и голуби или схарчила какая-нибудь собаченция. А тут на тебе – такая оказия!..
Наш приезжий стоял с вытянутыми руками и смотрел мне в глаза, словно вопрошая: «Что же вы творите, люди добрые?!»
А я должен был ответить ему за себя, за всю Россию-матушку. Но ответить было не-че-го! И, смотря куда-то под ноги, я, как ученик, не выучивший урок, невнятно пробормотал себе под нос: «Да, бывает еще… Бывает…»
Гость же молча смотрел на меня: недоумение, возмущение, укор – всё смешалось в его широко раскрытых глазах. Видимо, поняв, что более благоразумного ответа не услышит, он, бормоча что-то, направился к зданию вокзала, не опуская рук и держа хлеб в ладонях. Видели бы вы, как он нес эту краюху! С уважением и трепетом, как пригоршню ледяной родниковой воды к пересохшему рту под раскаленным таджикским солнцем, расплывающимся по белому небу, дорожа каждой каплей спасительной влаги. Подойдя к парапету здания вокзала, он бережно положил хлеб, обдув его и обтерев белоснежным носовым платком…
Далее мы долго молчали, думая каждый о своем. Затем как-то и о чем-то разговорились, но о случившемся не вспоминали: гость, скорее всего, проявляя тактичность, я же – из-за не покидавшего меня стыда и неготовности ответить на вопрос: «Почему?!..»
Расстались мы добрыми друзьями, а впоследствии и контракт был выполнен качественно и в срок. Немало времени прошло с тех пор. Вспоминает ли тот случай мой таджикский знакомый? (Да был бы жив!). А я вспоминаю. И каждый раз при этом меня опять и опять разъедает всё тот же стыд. И страх. Страх перед тем, что случилось с нами и что еще может случиться. Почему, почему народ, не понаслышке познавший массовый голод в 1930-е годы с миллионами человеческих жертв, карточную систему на хлеб, осьмушки и полушки Великой Отечественной войны, переживший блокаду Ленинграда с его «Дорогой жизни» и Пискаревским кладбищем, может топтать Хлеб в грязном уличном месиве?! А ведь голод не обошел и мою семью: самой заветной мечтой моей бабушки во время войны было в полный рот укусить простого черного хлеба и досыта накормить им детей…
