Пятница, 13 августа. Как всегда, по старому стилю. Два дня до праздника Успения. Я проснулся в 6 часов утра. Тяжелый сегодня день. Облачно, жара, духота. Наш завтрак щедр и богат: чай, кофе, мармелад, мед, сладкие черешенки. Все исполнено искренним гостеприимством. Все, что было у людей, все они выложили перед нами: и то, что лежало в шкафах, и то, чем было богато сердце. Берем благословение у отца Хризостома и в 9:30 отправляемся в путь, унося с собой благодарные воспоминания о его «авраамовом гостеприимстве». Я был взволнован, но душа моя не нашла еще того, что искала. Я жаждал чего-то иного.
Погода слегка прояснилась. Тусклый свет солнца едва проникает сквозь облака. Мы направляемся к отцу Паисию. Глаза нетерпеливо вглядываются вдаль. Мысли не дают покоя. Сегодня мы наконец увидим то, о чем столько мечтали! Боже мой! Какое неизъяснимое волнение рождает во мне это стремление увидеть подлинного подвижника! Три четверти пути остались позади. Мы уже совсем близко. Я очень хочу увидеть старца, но ни капельки не желаю подражать его подвигам. Я восхищаюсь им, но не собираюсь ничего менять в своей жизни. В отношении меня это исключено даже как отдаленная вероятность или хотя бы предположение. Я стану ученым! Хочу добиться успеха в этой жизни. В этой, которую я вижу. Что касается иной жизни… «как Бог даст»!
Еще немного – и вот перед нами открывается вид на смиренную каливу старца Паисия. До нее осталось минут пятнадцать ходьбы. Крыша каливы из простого листового железа. Рядом растет огромный кипарис. Мы продолжаем спуск и в то же время, возможно, духовно мы поднимаемся к высочайшей точке земли!.. Наши ноги спускаются по тропинке вниз, а душа восходит в иное измерение. Мы молчим. Словно в ожидании какого-то таинства. И здесь, в этом месте, царит абсолютная тишина, несмотря на пение птиц, стрекотание цикад и шелест листвы. Эта тишина странная и особенная, она сама исполнена таинства. Она не приносит тебе успокоения, но рождает глубокое волнение. Пробуждает, а не дает отдохновение. Ты молчишь, но все внутри тебя напряжено как никогда. Беспокоишься и в то же время первозданно спокоен. Ты ждешь… Нет, тишина здесь не похожа ни на какую другую. Она не сравнима с тишиной в Карее после захода солнца и уж совсем не имеет никакого отношения к тому затишью, что наступает в Дафни после отъезда автобуса с паломниками. В той тишине ты просто ничего не слышишь. А эта рождает в тебе новое слышание, доносит до тебя звуки и напевы иного мира. В этом безмолвии ты слышишь биение своего сердца, постигаешь свою глубину, ощущаешь глубины Божии, слышишь то, что не слышало ухо (см.: 1 Кор. 2: 9), неизреченные слова (см.: 2 Кор. 12: 4). Здесь можно услышать то, что никогда не услышишь ни в каком другом месте.
Ну вот, мы уже стоим перед дверью каливы. Калива Честнoго Креста Господня – место подвигов отца Паисия. Меня охватывает страх, он подчиняет меня себе. И я понимаю это. Страх какой-то неопределенный: непередаваемая боязнь и невыразимое восхищение. Мы настойчиво, хотя и деликатно, стучим в дверь, ведущую во двор. Молоточек, ударяющий по железу, справляется с этой работой гораздо лучше, чем современные электрические звонки. Проходит пять минут. Нет ответа. Отец Паисий может и не открыть нам. И это, как нам говорили, наиболее вероятно. Обычно старец не прерывает своей беседы с Богом. Но мы все же надеемся. Разговариваем между собой шепотом. Мы не осмеливаемся говорить громче, чем это необходимо, чтобы быть услышанными. И не решаемся постучать еще раз. Кругом царствует такая тишина, что нас, без сомнения, прекрасно слышали и в первый раз. Повторный стук в дверь лишь выкажет наш эгоизм и нетерпение. Старец сейчас, конечно же, молится, ведь это его непрестанное занятие. Мы стучим в дверь не для того, чтобы он нас услышал: он и так нас слышит. Это наша просьба. Мы должны попросить прежде, чем он подаст. Без этой смиренной просьбы мы не сможем получить просимое. Поэтому мы предпочитаем ожидание. Так проходит еще пять минут.
Едва только мы решили еще раз постучаться, как послышался скрип отворяемой двери. Кто-то показался в глубине. Показался тот, кто доселе не был видим, а теперь явился нашим глазам. «Слава Тебе, Боже!» – слышат мои уши его голос. «Слава Тебе, Боже!» – отдается в моем сердце. «Старец принял нас», – сказал я сам себе с облегчением и некоторым страхом. Отец Паисий медленно и спокойно подходит к ограде. Молча открывает нам дверцу.
Мы просим благословения. Старец дрожащим от умиления и слабым от долгого и привычного ему молчания голосом отвечает:
– Господь благословит. Проходите.
Меня одолевает любопытство: так хочется проникнуть в таинство его святости. И гнетет страх: вдруг ему откроется тайна моей греховности
Я бросаю быстрый взгляд на отца Паисия. Не могу, не осмеливаюсь взглянуть второй раз. Мое сердце часто бьется. Меня одолевает любопытство: так хочется проникнуть в таинство его святости. И гнетет страх: вдруг ему откроется тайна моей греховности. Он скрывается от чужих глаз по своему смирению, а я – из-за своего эгоизма.
Мы входим в его скромную каливу. Все кругом очень маленькое. Дверные проемы узкие и низкие. Потолок нависает над головой. Здесь смиряются все геометрические величины. Мы проходим в небольшую церквушку. Простой дощатый иконостас. Иконы в нем – простые бумажные копии русских живописных икон, прикрепленные кнопками или гвоздями, а рамками им служат проемы в иконостасе. С обратной стороны даже досочками не закрыты. При малейшем нажиме иконы могут порваться. Все в пределах строгой необходимости и естественной неприхотливости. Мы прикладываемся к иконам, отец Паисий сопровождает нас, повторяя нараспев: «Сла-а-а-ва Тебе, Боже», «Го-о-осподи, помилуй».
Преподобный Паисий Святогорец
– В лицо целуем от любви, в руку – из уважения, в ноги – от сердечного сокрушения. Бога мы не лобызаем в лик, если на иконе изображены Его ноги. У святых дерзаем поцеловать ручки, но у Христа – можем поцеловать только ноги.
И слезы потекли у него из глаз…
Рядом с каливой – могила батюшки Тихона, почившего три года назад. Он был старцем (духовным наставником) отца Паисия. Здесь же растут два-три корешочка розмарина, виноградная лоза и кипарис – один из тех благодатных Божиих творений, на которое едва посмотришь и сразу устремляешься душой к небу.
Мы входим в архондарик – место отдыха отца Паисия, по размеру приблизительно 2 на 2,5 метра. Не больше. Природный выступ у основания стены, покрытый сверху солдатским одеялом кофейного цвета, играет роль дивана. Угощение старца – вода и лукум. Мы ждем: что же он нам скажет? Отец Паисий не произносит ни слова. Время идет, а он, спокойно склонившись, плетет четки и молчит. Кто-то из моих спутников не выдерживает и нарушает тишину. Я не помню, что именно он спросил. Помню только, как старец дрожащим голосом начал сперва описывать нам любовь Божию и то, как это чувство рождает ответную любовь к Богу, – все это так живо! Он рассказал нам о сладости Божией, о светоносности Его присутствия, о великодушии святых, о благородстве мучеников и о нашем собственном любочестии.
Он описал нам величие молитвы как ощущения присутствия Божия и как движения нашей собственной любви навстречу Господу
Точно так же, с таким же воодушевлением, интонацией и силой он описал нам величие молитвы как ощущения присутствия Божия и как движения нашей собственной любви навстречу Господу. Я только слушал. Старался, насколько это было возможно, воспринять посредством глаз, ушей и воображения то, что осталось за пределами его слов. Сам внешний вид старца, несомненно, означал больше, чем то, что он говорил. И потому можно было догадываться, что он сам спрятан, скрыт от нас. Вопросы задавались просто ради вопросов. Я же не открыл даже рта, решив, что приду сюда еще раз, но уже со своим списком вопросов. Я всегда жаждал чего-то большего, чем просто «список» морально-нравственных правил. Я тяготился «поваренной книгой», этакими кулинарными рецептами духовной жизни. Здесь же, у старца Паисия, я обнаружил духовную подлинность и любовь. Он готовил свои духовные яства, да так, что пальчики оближешь. Он не только слышал «неизреченные глаголы» безмолвия, но и сквозь свою неприметность являл их нам.
Здесь ты мог услышать неизреченное и увидеть незримое. Место духовных подвигов подобно глубокому колодцу, откуда, как говорят физики, можно и в ясный полдень увидеть звезды. Как стенки колодца поглощают падающие на них лучи солнца, так и само место, где совершается духовный подвиг, поглощает все звуки, образы, попечения, предоставляя подвижнику возможность слышать, видеть и мыслить сосредоточенно и чисто.
Чрезвычайно вежливо и любезно отец Паисий дал понять, что нам пора идти. Теперь уже мы начинаем торопиться. Выходим во двор. Старец возвращается назад за четочками своей работы и дарит их нам как благословение[1]. Рядом, в дупле дерева, я замечаю стеклянную вазочку с сырыми орехами. Сверху надпись: «Благословение». Здесь все предлагается как благословение. Отец Паисий показывает нам тропинку, которая поможет сократить наш путь. Мы прощаемся. Берем у него благословение и уходим.
Множество мыслей не давали мне покоя. Может, не было никакой необходимости, и мы зря побеспокоили старца из пустого любопытства? А что если с нами он только потерял свое драгоценное время? От того, как пойдет наша дальнейшая жизнь, зависит ценность его времени, проведенного с нами. Я оглядываюсь назад, бросаю последний взгляд на каливу в надежде увидеть хотя бы спину отца Паисия. Но его уже не было видно, он исчез! Поспешил вернуться к молитве!
Я приезжал к отцу Паисию и в 1976 году вместе со своим однокурсником. Помню его слова, исполненные благодати и духовной сладости.
– Что изучаете, ребята? – спросил он нас.
– Физику, – отвечаем мы ему.
«Если мы не сможем смириться до распада нашей личности, то и не высвободится та духовная энергия, которая нужна нам для преодоления силы тяжести нашего естества»
– Вы оба физики? Ну, тогда вы должны изучить и физику метафизики. Известен ли вам закон духовного распада атома? Когда мы познаем самих себя, то есть когда достигаем самопознания, тогда происходит распад атома личности. Если мы не сможем смириться до распада нашей личности, то и не высвободится та духовная энергия, которая нужна нам для преодоления силы тяжести нашего естества. Только так, ребятки, мы сможем начертить свою духовную траекторию.
Какая приятная неожиданность! Старец Паисий говорил о духовных понятиях на нашем языке!
– Духовная жизнь легка, – сказал он нам. – Иго Мое благо, и бремя Мое легко, как сказал Господь (Мф. 11: 30).
– Да, но тесны врата и узок путь (Мф. 7: 14), – вежливо возразил мой друг.
– Благословенный, это жир делает врата узкими. А ты сбрось его и увидишь, как легко станет.
«Если мы любим кого-то больше, а кого-то меньше, то должны заподозрить себя в эгоизме»
«Мы должны любить всех одинаково, – продолжал старец, – Только тогда это действительно любовь Божия. Если мы любим кого-то больше, а кого-то меньше, то должны заподозрить себя в эгоизме.
Насколько мы забываем самих себя, настолько мы познаем благословение Божие в нашей жизни. И чего только не дает нам Всеблагий Бог! (с каким трепетом и любовью произнес он “Всеблагий”). Временами ощущаешь, будто кости в тебе истаивают, словно воск, от того, что ты не в силах вынести даров Божиих. Пред любовью Божией все склоняется. Рядом с ней все истаивает».
Отец Паисий рассказал нам о чудесном действии молитвы и благодати Божией. Он знал одного монаха, который в простоте сердца вверился евангельскому изречению и словам Самого Господа, что Он дал верным Своим власть наступать на змей и скорпионов (Лк. 10: 19), и без всякого страха брал в руки ядовитых змей и выносил их прочь за ограду. А еще знал одного монаха, которого во время молитвы благодать Божия переносила в далекие места, и там он осуществлял дивные дела и являл силу Божию, а после Господь возвращал его обратно. И этот монах, однажды проснувшись, обнаружил у себя цветок, который растет только на Каспийском море. И туда переносила его благодать Божия.
Николай (Хаджиниколау), митрополит Месогейский и Лавреотикийский. Святая Гора – высочайшая точка Земли. М., Сретенский монастырь: 2016.
Старец старался разрушить наш рационализм, в котором мы спрятались как в скорлупе
Старец старался разрушить наш рационализм, в котором мы спрятались как в скорлупе. Он пробуждал в нас предположение, что есть и иной взгляд на эту жизнь. Но одно предположение так и не прижилось тогда в моем сердце. Предположение о моем призвании. Я упорно отказывался смотреть в этом направлении…
Наконец, через двенадцать лет, в 1988 году, я вновь посетил Святую Гору, на этот раз вооруженный решимостью последовать своему призванию. Лето тогда стояло засушливое и жаркое как никогда. За несколько месяцев – ни капли дождя. Родники и ручьи пересохли, источники иссякли. Ни у кого в огороде ничего не росло. Помидоры не дотянули даже до одного метра в высоту. Напоминая по виду чахоточных барышень, они висели на подпорках и производили весьма удручающее впечатление. Еще хуже обстояло дело с перцами, тыквой и огурцами.
Исключение составлял лишь огород отца Паисия. Правда, он выращивал не все виды овощей, а только те, которые не требовали дальнейшего приготовления. Остальные были несовместимы с его подвижническим образом жизни. Он посадил девять штучек помидоров и один огуречик. В это засушливое и жаркое лето его неполитые помидоры перевалили за два метра в высоту. И чем больше им не хватало воды, тем сильнее они устремлялись вверх, а сами помидоры на них напоминали по размерам маленькие дыни. Я был поражен этим чудом. Живая вода Божественной благодати заменила им естественную потребность во влаге.
При недостатке чего-либо необходимого, но чрезвычайном уповании на Бога мы подвигаем Господа на помощь, и Он преображает природу вокруг нас
При недостатке чего-либо необходимого, но чрезвычайном уповании на Бога мы подвигаем Господа на помощь, и Он преображает природу вокруг нас. Чем меньше в нас мирского рационализма и земной дебелости, тем живее и подлиннее проявляется Божие присутствие в нашей душе и в окружающей нас жизни.
Старец в шутку поставил меня рядом со своими помидорами и сказал:
– Жаль, жаль! Мне казалось, что ты высокий, а гляди-ка, мои помидоры выше тебя. А если бы я их еще и поливал!
Глядя на помидоры отца Паисия, утешалась вся братия окрестных монастырей и келий. Не знаю, довелось ли им в конце концов отведать этих помидоров, но Божией благодати они, несомненно, вкусили.
Старец хотел немногого, а получил сполна. Можно ли пренебречь столь бесценным опытом? Даже самые бесплодные и невозделанные души отцов-святогорцев, приобщившись этому многоценному жизненному опыту, в наше тяжелое и духовно «засушливое» время дивным и непостижимым образом произрастили самые сочные и благоуханные духовные плоды. Их вера и жизнь вселенную утверждает[2].
Помидоры, да и любой урожай, который ты собираешь, – это не следствие природных закономерностей, а свидетельство Божиего благословения
Я много раз слышал, что, когда Бог посещает чье-то сердце, то человек тот становится настолько кротким и чутким по отношению к природе, что старается не причинить ей боль, перестает защищаться от нее. Он не сорвет цветок, не вырвет бесполезный сорняк, не убьет муравьишку, не прогонит муху. С уважением отнесется к сломанному сучку, бесплодному дереву, надоедливой букашке, к вселяющему страх животному. Если ты, имея в своем сердце такую любовь, встретишь дикого зверя или ядовитую змею, то они не принесут тебе никакого вреда – они ответят тебе той же любовью. Ты станешь другом для всей твари, и она отплатит тебе доверием и любовью. Ты склонишься пред их стенанием и немощью, оросишь их своею молитвой, и природа чудесно отзовется на твою любовь. Помидоры, да и любой урожай, который ты собираешь, – это не следствие природных закономерностей, а свидетельство Божиего благословения. Таким образом природа преображается в храм Божий, а природные законы сменяются чудесами и Божиим вмешательством. Вот она – настоящая экология, основанная на подвижничестве.
В 1988 году отец Паисий и его чудесные помидоры подтвердили истинность его благозвучных наставлений 1976 года и утвердили то глубокое впечатление, которое оставила в моей душе та первая благословенная встреча в 1971 году. Мне помнится, что у меня тогда еще не было духовной нужды слышать и видеть великого старца. Для меня достаточно было того, что я нахожусь рядом с необыкновенным человеком не от мира сего, что я познакомился с подвижником, увидел настоящего святого.
